Один день и вся жизнь Башмета

Оркестр «Новая Россия» оправдывает свое название

Андрей Хрипин

Госзаказ по культурному обслуживанию регионов столичными оркестрами («НГ» от 15.04.03) продолжается, и только что из гастрольной поездки по городам Урала, Сибири и Поволжья, организованной Дирекцией концертных программ Министерства культуры, вернулся оркестр Юрия Башмета «Новая Россия». Фундаментом концертов в Челябинске, Омске и Казани, которыми руководил сам маэстро, чья жизнь пока еще примерно поровну сбалансирована между альтом и дирижерским подиумом, была Шестая, «Патетическая» симфония Чайковского. Но, конечно, люди шли на Башмета, имя которого в провинции как свет в окне классической музыки. Он узнаваемая личность, авторитет, его видели по телевизору и долго мечтали увидеть живьем, тем более в новом амплуа. Стать свидетелем казанского концерта, который по инициативе Башмета посвятили памяти жертв недавних авиакатастроф, была приглашена наша газета. Безусловно, после жесткого диктата Марка Горенштейна, оставившего созданный им молодежный оркестр ради Госоркестра (бывш. светлановского), нынешняя «Новая Россия» с Башметом во главе («НГ» от 13.03.03) растет, открывает для себя новые горизонты, потихоньку переходя бродом, грубо говоря, из области буквы в область духа. Башметовское чутье музыки, его нестандартный взгляд на вещи, равно как и потенциал самого оркестра на вырост, способны в перспективе из крепко сыгранного коллектива сделать по-настоящему зрелый, парящий оркестр. В перерывах между делом удалось побеседовать с маэстро на разные темы.

-         Что для вас гастроли по российской провинции – необходимость или потребность?

-         Конечно, потребность. Я люблю ездить по России больше, чем по Европе, хотя и там есть любимые города и залы. Присутствовать энное время в Лондоне, Париже и других ответственных местах необходимо, потому что в нашем деле живой концерт, несмотря на телевидение, CD и DVD, все равно сохраняет свой смысл и продолжает оставаться неотъемлемой часть самой специальности, надо успевать везде. А в России к самому факту исполнительства прибавляется ощущение некой семейности: я ваш, а вы – мои. Даже если я кому-то не нравлюсь, я все равно «наш». Не беру на себя смелость осуждать кого-либо из коллег, кто покинул родину насовсем – это все индивидуально и по разным причинам, но считаю свою судьбу счастливой именно потому, что мне не пришлось уезжать ни в тяжелые времена, ни в очень тяжелые, ни в перестройку и сегодня тоже. Я очень люблю понятие «цельность». Музыканту это ощущение жизненно необходимо. Гастроли по России и есть фактическое доказательство этого ощущения. Тот прием, который нам везде оказывают, воспринимается как вознаграждение.

-         Отличается ли «испорченная» московская публика от той, что приходит к вам в Челябинске или Омске?

-         Вдали от столиц публика более открытая и спонтанная. Нельзя сказать, что в Москве она не темпераментная – скорее, более избалованная. Даже в те «закрытые времена», когда я учился, в Большом зале консерватории в течение недели можно было ходить на концерты самых великих музыкантов земного шара – Ростроповича, Рихтера, Гилельса, Ойстраха, Когана. В Челябинске этого никогда не было. Такое впечатление, что они проголодались – слушают потрясающе. Между частями симфонии нет аплодисментов, то есть знают, что к чему. А то, что эмоционально не выдерживают и начинают хлопать после Скерцо в Шестой Чайковского, так это во всем мире так, правильное место для разрядки перед дальнейшим «летальным исходом». Когда Ростропович уезжал и думал, что навсегда, он дирижировал в БЗК той же самой Шестой Чайковского, а я, будучи студентом, играл в оркестре. По его трактовке финал этой симфонии, известный всем немузыкантам как сопровождение к похоронам генсеков, должен был начинаться атакой после Скерцо, немедленно. Но поскольку эта музыка вызывает в людях какой-то животный эффект, то даже ему не удалось выполнить свою хорошо подготовленную идею: кто-то крикнул «браво», и зал утонул в аплодисментах. А вообще, по поводу аплодирования между частями, мы ничуть не хуже, а даже лучше Запада, серьезно. Кабалевский замечательно сказал на этот счет: «Я радуюсь, это значит, что у меня появился новый слушатель».

-         Почему именно Шестая Чайковского?

-         Это произведение, из-за которого я вообще занимаюсь музыкой. Было время «Битлз», а у меня была своя поп-группа, где я играл на гитаре и был целиком поглощен только этим. А для мамы была скрипка и музыкальная школа. Однажды мой одноклассник принес пластинку с Шестой симфонией, там дирижировал Мравинский. Поставил я ее довольно поздно вечером, родители уже спать ложились. Впервые в жизни я решил послушать классическую музыку, и меня поразило тогда, насколько много в этой симфонии самых разных Yesterday, может, даже и побольше, чем во всей копилке «битлов». И мне захотелось послушать Чайковского еще раз…

-         Как ваш молодой оркестр выживает в условиях жесткой московской конкуренции (или, скажем так, в соседстве) с грандами симфонического дела и с такими «политически» продвинутыми новичками, как Национальный оркестр Спивакова?

-         Оркестр «Новая Россия» полностью соответствует своему названию. Он самый молодой по возрасту музыкантов (до 2003-го оркестр назывался «Молодая Россия» - А.Х.). Зачем мне это нужно? Я люблю работать с молодежью. Человеку после сорока все труднее отказаться от вредных привычек типа курения, что-то ломать, менять в себе, мы теряем гибкость. Так же и с оркестрантами – с возрастом они приноровляются делать что-то очень хорошо, но если дирижер вдруг требует нечто нового и необычного, то музыканту до 30 гораздо проще это выполнить, перестроиться, а зрелый игрок часто находится в плену инерции своего ремесла. Простая жизненная арифметика. Поэтому молодой оркестр – то, что мне надо: легкий, подвижный, гибкий и взрывоопасный. Этот тот самый случай, когда у оркестра может быть мое лицо. Мы не называемся национальным оркестром. «Национальный» - это что-то, с трудом вписывающееся в российский менталитет. Национальный оркестр в многонациональной стране? Евреев что ли в нем нет? А с точки зрения конкуренции оркестров проблемы нет. Во-первых, нет одинаковых отпечатков пальцев, и никогда не сыграют одинаково плетневский и спиваковский оркестры. В остальном же все сводится к человеческому фактору. Можно дружить, а можно и не общаться – все, как у людей. Другое дело, что, может быть, многовато оркестров для одной Москвы. Но, думаю, тут рассуждать можно так: если какой-то оркестр на протяжении нескольких лет собирает зал, то его существование уже оправдано, значит он нужен. Замечательно, что наш президент открыл для оркестров своеобразную финансовую форточку в виде грантов. Конечно, достались гранты далеко не всем, причем, кому-то – явно за прошлые заслуги, как, например, бывшему светлановскому Госоркестру, который в момент получения находился в развале. Будем надеяться, что это движение государства к классической музыке не задохнется.

-         Как же вам удается быть в полном порядке без президентского гранта?

-         Дело в том, что лично я никак не могу обижаться по той простой причине, что на момент распределения грантов я еще не возглавлял свой нынешний оркестр, которому тогда было всего 10 лет. Ко мне и раньше поступали предложения – от Госоркестра, РНО, когда Плетнев уходил на время, но я всегда отказывался. А тут согласился с радостью, правда, поставил перед министром ряд условий. А выживаем благодаря тому, что нас поддерживает «Базовый элемент» Олега Дерипаски. Мы сделали за год большие успехи, утечки кадров нет – наоборот, большой конкурс. Нас ждут серьезные турне в Италии, Англии, сейчас разговариваем с японцами, то есть практически все мои менеджеры возьмут этот оркестр в свои страны.

-         После полутора сезонов работы с «Новой Россией» сохранились ли у вас амбиции сделать из него «лучший оркестр»?

-         Очень люблю слово «амбиции». Каждое слово в разных языках и в разное время имеет свой оттенок. Если в Англии про человека говорят «амбициозный», это означает нечто очень позитивное – у человека есть цель, к которой он стремится. А у нас то же слово имеет чуть ли не постыдный оттенок – возгордился, задрал нос или хочет больше, чем может. Поэтому, да, у меня сохраняется амбиция сделать из своего оркестра лучший. Если я не буду так думать, то и движения вперед не будет. С одной стороны, это, конечно, громко сказано, но с другой, для себя я уже давно считаю его лучшим. Сказать и напечатать можно все что угодно – жизнь сама расставляет все по местам. Возьмите новый спиваковский оркестр. Еще не было ни конкурса в оркестр, ни самого оркестра, чтобы составить впечатление, но уже было заявлено, что это будет лучший оркестр страны. Все относительно. Мне нравится звучание Петербургского заслуженного коллектива, мне нравятся огонь и невероятная пульсация в оркестре Гергиева, но это все идет от личности дирижера. В каждом оркестре есть свои традиции звучания, вплоть до штриховых и аппликатурных, которые передаются из поколения в поколение. Проходили мы и тяжелое время, когда музыканты перебегали из оркестра в оркестр, и везде было нечто усредненное – атавизмы этого, пожалуй, остались и по сей день, но ситуация постепенно начинает устаканиваться, во многом благодаря появлению грантов.

-         Когда вы руководите оркестром на сцене, это одно, но насколько принимаете вы участие в судьбах своих музыкантов, грубо говоря, до и после репетиции, концерта?

-         Ну, за личной жизнью наших 120 красивых девушек и мальчиков не усмотреть, но по мере запросов приходится участвовать в разрешении каких-то насущных ситуаций не только советом, но и более ощутимой помощью. Мне это только нравится. Конечно, мы общаемся, и поездки особенно к этому располагают.

-         В турне с вами играют два пианиста – ваша дочь Ксения и Вазген Вартанян, выходец из Московской консерватории и одновременно Джульярдской школы. Что вы думаете на этом примере о слиянии в одном музыканте столь разных профессиональных принципов?

-         Главное тут не столько слияние школ, а музыкальные гены и градус таланта в каждом конкретном случае. Да, Джульярдская школа имеет высокое реноме, но поверьте мне, что московская школа гораздо более знаменита. Чем же выпускники московской консерватории сильнее? Тем, что наше образование дает колоссальную академическую грамотность в обращении с музыкальным текстом, стилем. Конечно, есть у нас белые пятна, как, например, аутентичное исполнительство, тем не менее выпускник нашей школы, оказавшись даже, допустим, в барочном оркестре, все равно будет выглядеть архипрофессионалом рядом с аутентистами. В сторону аутентизма, как правило, уходили те, у кого не очень получалось играть «нормальную музыку» - то есть чисто, ритмично, красивым звуком. С нашей основой можно играть в любой манере. Наша выдающаяся виолончелистка Наталья Гутман увлеклась в один момент аутентизмом и сыграла барочным смычком (дескать, можем и так) все шесть сюит Баха, но в корне этого была наша, ее, гутмановская феерическая основа. Даже Рихтер в последние свои годы немного пытался овладевать исторической манерой, но это же не меняло его рихтеровской сути. Потрясающе наглядный пример, что наш музыкант может быть равно убедительным в любой манере – Виктория Муллова. Она давно уехала, была женой Аббадо. Потом у нее был роман с одним замечательным фаготистом-барочником, я его знаю. Однажды она готовилась к записи всех сольных произведений Баха для скрипки и занималась дома, как в какой-то момент с кухни вбежал ее друг со словами «ты ни черта в этом не понимаешь, и я сейчас разобью эту скрипку». Результат оказался исторически невероятным – он ее увлек, объяснил, обучил, и на тех дисках половина осталась записанной в ее обычной академичной манере, а половина в шикарном барочном стиле. А всего-навсего семейная ситуация…

-         Сегодня дирижирование все чаще становится профессией второй половины жизни, неким знаком респектабельности и символом предельного статуса в музыке. Означает ли это, что и вы собираетесь потихоньку задвинуть свой альт на второй план?

-         Вопрос, что называется, ниже пояса, попробую объяснить издалека. Уже очень много лет у меня идет стабильная сольная карьера. Возьмем, например, театр «Ла Скала», впервые в истории альтист дал там сольный концерт, это был я. Им понравилось, они пригласили на следующий сезон, и так пошло. Так же было и с «Сантори Холл» в Токио, «Карнеги Холл» в Нью-Йорке, «Концертгебау» в Амстердаме», залом «Музикферрайн» в Вене – я сейчас называю самые знаменитые залы. Но, извините, и Большой зал в Москве, и в Питере – все это впервые было связано со мной, волей-неволей выступал первопроходцем. Дальше возникают проблемы другого рода, потому что тот же «Ла Скала», к примеру, не потерпит в афише композиторов второго или третьего ряда – можно играть музыку только уровня Моцарта, но никак не его современников вроде Диттерсдорфа или Хоффмайстера. Альтовый репертуар на самом деле очень большой, но шедевров, да еще написанных великими, недостаточно. Если брать Бетховена, то у меня нет в распоряжении 32 сонат, как у пианистов, а всего одно оригинальное произведение. Так же с другими композиторами. Поэтому и дирижирование возникло в свое время. Я ведь не могу на альте сыграть свою любимую Струнную серенаду Чайковского, изобразить Реквием Моцарта, а очень хотелось бы. Поэтому сначала возник камерный оркестр («Солисты Москвы» - А.Х.). А для того чтобы исполнить Шестую симфонию Чайковского и камерного оркестра уже недостаточно – нужен большой симфонический оркестр. Вот и все. Оставлять все набранное жалко, и без инструмента я тоже представить себя сегодня не могу. Кстати, для альта стали довольно много писать современные композиторы, и я жду, когда появится очередной шедевр, хотя их и так уже немало. Всего для меня написано и посвящено мне 54 произведения, все сыграны, многие по одному разу, некоторые стали репертуарными и играются другими альтистами в мире – это прежде всего Концерты Шнитке, Губайдулиной и, конечно же, Канчели, его «Стикс». Это все шедевры, классика! Но есть и молодые композиторы – одной из самых значительных премьер последнего времени был Концерт Александра Раскатова с двойным посвящением к нашим с Валерием Гергиевым юбилеям. Даже очередь создалась из нескольких Концертов, ноты которых я пока не открывал. Тут действует принцип цепной реакции. Альфред обещал мне написать альтовый концерт после премьеры своего фортепианного квинтета, который мы играли вместе с Гидоном Кремером, я только-только вернулся с конкурса. Ждал я этого чуда 9 лет. И произошло оно после того как Шнитке посетил концерт, в котором я играл сонату Шостаковича с Рихтером. Он был под таким впечатлением, что его словно осенило, что нужно для меня писать. И я надеюсь на то, что когда в следующий раз я сыграю какую-нибудь премьеру, в зале обязательно будет кто-то, кому это понравится, и он захочет написать для меня. Конечно, грустным тоном я должен констатировать, что ни Брамс, ни Чайковский, ни тот же Шнитке для меня, к сожалению, уже ничего не напишут, но и из современных опусов для альта можно составить золотой десяток. Только ради этого и стоит не оставлять инструмент.

-         Каковы будут акценты следующего сезона оркестра?

-         В первую очередь хорошие дирижеры – Гергиев, Темирканов, Майкл Тилсон-Томас, обещал быть Мазур, и мы ищем сроки. Среди солистов – Гидон Кремер, Виктор Третьяков, Питер Донохоу, Юстус Франц, Барри Дуглас. Будет 70-летний юбилей Канчели.

-         Какая тема у ведомых вами «Декабрьских вечеров имени Рихтера» в нынешнем году?

-         Мне всегда нравилась овидиевская тема метаморфоз, идея отражений в музыке, но воплотить ее в жизнь удастся только сейчас, потому что все предшествующие годы мы выполняли идеи, заложенные еще маэстро Рихтером. В разные времена одни и те же античные мотивы получали самое разное отражение в музыке. Например, с нашим участием будет концерт «трех Аполлонов» - маленькая опера Моцарта «Аполлон и Гиацинт», балет Стравинского «Аполлон и Мусагет» и «Молодой Аполлон» Бриттена для рояля со струнным оркестром. Будет вечер метаморфоз на темы Баха, в один вечер прозвучат «Семь слов Христа» Гайдна и Губайдулиной. Приедут прекрасный виолончелист Марио Брунелло, Ян Гарбарек, «Хаген-квартет». В художественной экспозиции среди прочего будут «темы» Веласкеса и «отражения» Пикассо.

-         Задержка концертов происходит повсеместно или это редкий случай?

-         Вопрос, в каком размере. Задержка на 5-10 минут во многих странах в порядке вещей, но в Германии, например, и одна минута опоздания – трагедия. Все зависит от страны и даже, допустим, от времени года. У меня был знаменитый случай с Гергиевым в «Санта Чечилии» на исполнении «Гарольда в Италии». Жара 36 градусов, мы приехали вовремя, но забыли мой фрак. Семь минут до выхода, фрак еще не привезли, я в джинсах стретч и в черной рубашке с дырками. Ждем. Остается минута, я уже готовлюсь выходить в чем есть, задержать нельзя – прямая трансляция. Приносят фрак, но директор зала, очень серьезный человек, говорит: «Нет-нет, немедленно на сцену». Успеваю только набросить фрак и иду. Перед самым выходом на сцену встречаюсь с Гергиевым, он с удивлением смотрит на мой вид: «М-да, а вот это лишнее», - и успевает выдернуть «из меня» ремень с большой пряжкой. Весь концерт я играл скособочившись, чтобы не оказаться без штанов, оркестр был в истерике, тем не менее в плане музыки это был один из лучших вариантов, а в статьях писали о полистилистике и новом прочтении.

-         Кстати, разделяете ли вы оригинальную теорию Геннадия Рождественского, согласно которой чем ближе к Средиземному морю, чем южнее, тем хуже играют оркестры?

-         Ну, во-первых, в той же Италии есть большая разница между Севером и Югом, и в Милане, например, все поставлено, как надо.

-         Что с вашими оперными амбициями после успешного «Путешествия в Реймс» Россини в Академии Мариинского театра?

-         Тогда это было концертное исполнение, а сейчас Гергиев хочет делать сценическую версию в Большом театре, но своими силами, и снова позвал меня. В Мариинке действительно очень хорошие силы в плане выучки и стиля, на каждую роль 6-7 человек.

-         Куда вы сейчас?

-         В Лондон, буду играть концерт Бартока в «Альберт Холле» в рамках «Променад-концертов». Таким образом отметим с этим залом своеобразный серебряный юбилей – мое 25-е выступление у них.