В Дрезденской галерее турист смотрит зачастую только Сикстинскую мадонну Рафаэля и, может быть, еще Шоколадницу Лиотара, что на верхних этажах. Опера – тот же музей, в котором досужую публику большей частью привлекают картины великие и узнаваемые. Публика толпами будет валить, чтобы в тысячный раз взглянуть на всех этих карменсит, дон жуанов и травиат и равнодушно пройдет мимо какого-нибудь шедевра или занятной безделушки, созданных мастерами второго ряда. «Геликон-опера», много сезонов подряд возделывавшая шлягерный мейнстрим, вдруг решила попотчевать публику хорошо забытым старым, приперчив его новым взглядом на вещи.
Забытая опера валлонского композитора Андре-Эрнеста-Модеста Гретри «Петр Великий» появилась в репертуаре самого экстремального оперного театра Москвы, можно сказать, экспромтом. В приватном общении с режиссером Дмитрием Бертманом посол Франции Клод Бланшмезон предложил ему поставить этот милый монархический постбарочный комикс и даже нашел спонсора – французский нефтяной концерн «ТоталФинаЭльф» (поскольку в сусеках «Геликона» нет и ломаной полушки на декорации и костюмы). Повод есть – 300-летие Петербурга и грядущая президентская кампания. Короче говоря, спрос рождает предложение, и сегодня спектакли все чаще возникают не как результат мучительных режиссерских исканий, сколько по воле самой жизни, спонсоров и игры случая.
Несмотря на то, что симпатичная статуя Гретри украшает фойе парижской Гранд Опера, французы безжалостно забыли все его оперы, лучшей из которых дотошные специалисты считают «Земиру и Азора» (их «Аленький цветочек»). Впрочем, композитор и не был французом, а происходил из Льежа, столицы королевства Валлония, что в Бельгии. Больше повезло Гретри в России, где он звучит чаще, чем где бы то ни было, благодаря Чайковскому, который увековечил мотив из «Ричарда Львиное сердце» в своей «Пиковой даме» - его напевает перед смертью страшная старуха Графиня. Удивительно и то, что партитуру «Петра Великого» почему-то не смогли найти даже во Франции (хотя единственная за последние двести лет постановка была совсем недавно в Компьене), но обнаружили в нашей северной столице! Увы, все было написано в старинном ключе «До», и ноты пришлось «перекодировать» в современные скрипичный и басовый ключи.
Среди многочисленных опер о «прорубателе» «окна в Европу», самом европейском из всех русских монархов Петре I («Северная звезда» Мейербера, «Царь и плотник» Лорцинга, «Саардамский бургомистр» Доницетти) комическая опера, почти оперетта Гретри – самая монархическая, самая буржуазная и одновременно самая сентиментальная. Либреттист Жан-Никола Буйи, один из будущих соавторов Бетховена по «Леоноре» смешал в сюжете две линии из жизни Петра: плотничество на голландских судоверфях и женитьбу на бивуачной прачке Марте, будущей Екатерине I. Парадокс, что создан этот квазиисторический водевиль в эпоху Великой Французской революции – террор в январе 1790 г. еще не начался, но кровь на улицах уже лилась. А в «Петре Великом» нет ни одного «нехорошего» персонажа – все герои сплошь да рядом ходячие добродетели сусального цвета и объясняясь в любви, ссорясь, гневаясь, поют высокоморальные поучения в духе эстетики Просвещения. Арии и куплеты о благотворительности, дружбе, благодарности и семейных ценностях состоят из одного-двух коротких предложений, которые повторяются по многу раз. Распевание вокальных пословиц по-французски чередуется с разговорными диалогами – русско-французской белибердой на ту же тему.
Бал правят королева условность и ее пажи – симпатичные нелепости: место действия смутное, то ли голландское побережье, то ли швейцарский кантон, то ли город, то ли деревня – не суть важно. Псевдорусский колорит в пейзанскую идиллию верфи-фермы вносит появление сбежавшего из Москвы Меньшикова, который благородно признается, что бояре обвинили его в узурпации власти и хотели отрубить голову. «Пьер», как все называют русского царя, устремляется тушить смуту, невеста Катерина на грани помешательства, но скоро императорское инкогнито раскрывается, народ славит молодых и поет молитву за здравие. Музыка имеет свое лицо, но в ней так же хорошо чувствуются все веяния времени: от Моцарта и Сальери до итальянской оперы-буфф в духе Паизиелло. Хотите музейную параллель? Да те же старинные предметы роскоши, какая-нибудь забавная шкатулка или ювелирное яйцо, когда вся прелесть и заключена в том, что это просто прелесть и ничего больше. Эту воздушную прелесть несколько опускает с небес на землю более брутальная, чем хотелось бы, трактовка новоиспеченного дирижера Сергея Стадлера, в прошлом знаменитого скрипача, золотого лауреата конкурса Чайковского – прозрачному барочному узору он предпочел маслянистый романтический звук, впрочем противников аутентизма, коих предостаточно, это вполне бы устроило.
До небес поднимают «Петра Великого» сценография и костюмы Игоря Нежного и Татьяны Тулубьевой. На сей раз верные соратники Бертмана придумали изысканную балтийскую фантазию в серо-голубой гамме и джинсовой фактуре. Тесное геликоновское пространство диктует жесткие ограничения, но это только вдохновляет художников. Самым фантастическим образом им удалось преодолеть тесноту и дать иллюзию морского простора – корабль в полную высоту и на всех парусах упирается мачтами в потолок, а между мачтами и тросами, буквально между небом и землей, как морские птицы, обитают герои. Когда надо, корабль преображается то в сельскую площадь, то в фермерский дом, то в пустынное место. Замечательно красиво – уже ради этого великолепия стоит посмотреть спектакль.
Петр I – студент Гнесинского училища Максим Миронов (ученик Д.Вдовина) – высок ростом, но на этом портретное сходство заканчивается. В спектакле монарх выглядит голубоглазым белокурым чудо-ребенком и поет высоким нежным тенором (в Италии такие голоса называют «теноре ди грациа»). Чуть ли не 20-летний оперный вундеркинд с легкостью штурмует заоблачные выси, а в главной арии запросто берет «ми» третьей октавы, ноту из арсенала Цариц ночи. Его тонкое, стильное и не по-нашенски интеллигентное пение вкупе с инфантильным имиджем и трогательной актерской неопытностью, пожалуй, и было единственной исполнительской сенсацией на ровном фоне сопутствующего ансамбля, в котором нельзя не упомянуть колоратурно-кукольную инженю Екатерину Елены Вознесенской (наиболее оптимальное французское произношение) и махрового весельчака папашу Жоржа в колоритном исполнении Дмитрия Овчинникова (то, как он в безостановочном режиме принимает на грудь стопок десять, это надо видеть).
Говорят, где ничего не положено, там нечего и взять. Но это не о Бертмане. Из ничего он может накрутить целую тучу мыльных пузырей, а из дырки испечь не бублик, но бисквитный торт. Естественно, пьеса была безнадежна мелка для режиссера, как подсыхающая лужа. Что делает Бертман? Как за спасительную соломинку, ухватывается за авторские ремарки и вкладывает их в уста персонажей. Это дает хоть какое-то развитие сюжету и объясняет, что происходит на сцене. Игрушечный выезд Петра в виде Медного всадника в финальном апофеозе расшифровки, конечно, не требует – скоро 300-летие Петербурга, а за ним президентская кампания.
